Неточные совпадения
Я
надел, однако, на руку этот остаток перчатки и пристально рассматривал то место среднего пальца, которое всегда было замарано
чернилами.
Он не заметил, откуда выскочила и, с разгона, остановилась на углу
черная, тонконогая лошадь, — остановил ее Судаков, запрокинувшись с козел назад, туго вытянув руки; из-за угла выскочил человек в сером пальто, прыгнул в сани, — лошадь помчалась мимо Самгина, и он видел, как серый человек накинул на плечи шубу,
надел мохнатую шапку.
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые
черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку,
надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался в глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
В прихожей
надевал пальто человек с костлявым, аскетическим лицом, в
черной бороде, пальто было узко ему. Согнувшись, он изгибался и покрякивал, тихонько чертыхаясь.
— Это что! — строго крикнула она на него, — что за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки, и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! — говорила она, указывая на Егора. — Яков пусть
черный фрак да белый галстук
наденет. Чтобы и за столом служили, и вечером оставались в ливреях!
Кто это против них, весь в
черном, светском платье, худощавый мужчина, который не
надевает шляпы, а держит ее в руках?
Выше я уже сказал, что, вопреки климату, здесь на обеды ездят в суконном платье, белое
надевают только по утрам, ходят в
черных шляпах, предпочитают нежным изделиям манильской соломы грубые изделия Китая, что даже индиец рядится в суконное пальто вместо своей воздушной ткани, сделанной из растения, которое выросло на его родной почве, и старается походить на метиса, метис на испанца, испанец на англичанина.
Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело и вытершись лохматой простыней, он
надел чистое выглаженное белье, как зеркало, вычищенные ботинки и сел перед туалетом расчесывать двумя щетками небольшую
черную курчавую бороду и поредевшие на передней части головы вьющиеся волосы.
Может быть, эти самые хитрости и сметливость ее были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг
черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом,
надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Они говорили только, что если бы одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом,
надеть на голову шапку из
черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних.
И во-первых,
надевал очки, развертывал большую старинную книгу в
черном кожаном переплете, ну, и при этом седая борода, две медали за пожертвования.
Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул «Brava!», [Браво! (фр.)] чуть не ударил ее кулаком по темени — и удалился. Час спустя он уже отправился в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять себе лучшую карету в городе,
надела простую соломенную шляпу с
черным вуалем и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый день.
Ну, коли тебе так тошно, съезди, помолись угоднику, молебен отслужи, да не
надевай ты
черного шлыка на свою голову, батюшка ты мой, матушка ты моя…
Майданов декламировал нам отрывки из поэмы своей «Убийца» (дело происходило в самом разгаре романтизма), которую он намеревался издать в
черной обертке с заглавными буквами кровавого цвета; у приказного от Иверских ворот украли с колен шапку и заставили его, в виде выкупа, проплясать казачка; старика Вонифатия нарядили в чепец, а княжна
надела мужскую шляпу…
Петр Николаевич Свентицкий, маленький, коренастенький человечек в
черных очках (у него болели глаза, ему угрожала полная слепота), встал, по обыкновению, до света и, выпив стакан чаю,
надел крытый, отороченный мерлушкой полушубочек и пошел по хозяйству.
Настеньке Палагея Евграфовна страшно надоела, приступая к ней целое утро, чтоб она
надела вместо своего вседневного холстинкового платья
черное шелковое; и как та ни сердилась, экономка поставила на своем.
В двенадцать часов Калинович, переодевшись из мундира в
черный фрак, в
черный атласный шарф и
черный бархатный жилет и
надев сверх всего новое пальто, вышел, чтоб отправиться делать визиты, но, увидев присланный ему экипаж, попятился назад: лошадь, о которой Петр Михайлыч так лестно отзывался, конечно, была, благодаря неусыпному вниманию Палагеи Евграфовны, очень раскормленная; но огромная, жирная голова, отвислые уши, толстые, мохнатые ноги ясно свидетельствовали о ее солидном возрасте, сырой комплекции и кротком нраве.
Да… Все эти вопросы он себе ставил, а стало время пододвигаться к трем часам — и
надел он
черный фрак да, погулявши немного по парку, отправился к Полозовым.
Что возговорит грозный царь:
«Ах вы гой еси, князья мои и бояре!
Надевайте платье
черное,
Собирайтеся ко заутрене,
Слушать по царевиче панихиду,
Я всех вас, бояре, в котле сварю...
Все бояре испугалися,
Надевали платье
черное,
Собиралися ко заутрене,
Слушать по царевиче панихиду.
Приехал Никита Романович,
Нарядился в платье цветное,
Привел с собой млада царевича
И поставил за дверьми северны.
Царь вздел кольчугу,
надел поверх нее
черный стихарь, лег на постель и положил возле себя тот самый посох, или осён, которым незадолго перед тем пронзил ногу гонцу князя Курбского.
— Батюшка Никита Романыч! — кричал он еще издали, — ты пьешь, ешь, прохлаждаешься, а кручинушки-то не ведаешь? Сейчас встрел я, вон за церквей, Малюту Скуратова да Хомяка; оба верхом, а промеж них, руки связаны, кто бы ты думал? Сам царевич! сам царевич, князь!
Надели они на него
черный башлык, проклятые, только ветром-то сдуло башлык, я и узнал царевича! Посмотрел он на меня, словно помощи просит, а Малюта, тетка его подкурятина, подскочил, да опять и нахлобучил ему башлык на лицо!
«Ах вы гой еси, князья и бояре!
Вы берите царевича под белы руки,
Надевайте на него платье
черное,
Поведите его на то болото жидкое,
На тое ли Лужу Поганую,
Вы предайте его скорой смерти!»
Все бояре разбежалися,
Один остался Малюта-злодей,
Он брал царевича за белы руки,
Надевал на него платье
черное,
Повел на болото жидкое,
Что на ту ли Лужу Поганую.
Валерия и Людмила сшили для себя замысловатые, но живописные наряды: цыганкою нарядилась Людмила, испанкою — Валерия. На Людмиле — яркие красные лохмотья из шелка и бархата, на Валерии, тоненькой и хрупкой —
черный шелк, кружева, в руке —
черный кружевной веер. Дарья себе нового наряда не шила, — от прошлого года остался костюм турчанки, она его и
надела, — решительно сказала...
— Э, вздор! Можешь
надеть мои ботинки и мои штаны. Если тебя смущает твоя пестрая визитка, то пусть другие думают, что ты оригинал: все в
черном, а ты не признаешь этого по твоим эстетическим убеждениям. Только и всего…
Эта наблюдательная и, в сущности, очень добрая особа работала на Пазухиных, как мельничное колесо, но, когда на горизонте всплывало тревожившее ее облако, она бросала всякую работу,
надевала на голову
черную шерстяную шаль и отправлялась по гостям, где ей всегда были рады.
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным
черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши — ложка воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни
надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
И радовался, что не
надел каску, которую мне совали пожарные, поехал в своей шапке… А то, что бы я делал с каской и без шапки? Утром проснулся весь
черный, с ободранной рукой, с волосами, полными сажи. Насилу отмылся, а глаза еще были воспалены. Заработанный мной за службу в пожарных широкий ременный пояс служил мне много лет. Ах, какой был прочный ременный пояс с широкой медной пряжкой! Как он мне после пригодился, особенно в задонских степях табунных.
Между далью и правым горизонтом мигнула молния, и так ярко, что осветила часть степи и место, где ясное небо граничило с чернотой. Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие
черные лохмотья; точно такие же лохмотья, давя друг друга, громоздились на правом и на левом горизонте. Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и не глухо проворчал гром. Егорушка перекрестился и стал быстро
надевать пальто.
В первом акте я выходил Роллером без слов, одетый в
черный плащ и шляпу. Одевался я в уборной Н. С. Песоцкого, который свою любимую роль Карла уступил молодому актеру Далматову. Песоцкий зашел ко мне, когда я,
надев чулки и
черные трусики, туго перехватив их широким поясом, обулся в легкие башмаки вместо тяжелых высоких сапог и почувствовал себя вновь джигитом и легким горцем и встал перед зеркалом.
Каждый вечер она
надевала тёмное, шумящее платье,
чёрную шляпу и уходила куда-то; утром, когда он убирал комнаты, она ещё спала.
Косой заметил, что Евсей смотрит на его разбегающиеся глаза, и
надел очки в оправе из черепахи. Он двигался мягко и ловко, точно
чёрная кошка, зубы у него были мелкие, острые, нос прямой и тонкий; когда он говорил, розовые уши шевелились. Кривые пальцы всё время быстро скатывали в шарики мякиш хлеба и раскладывали их по краю тарелки.
Вот она
надевает коротенькое коричневое платье и
черный фартук. Она торопится и никак не может застегнуть сзади фартук.
Через два дня она пришла к Ажогиным на репетицию, с тетрадкой. Она была в
черном платье, с коралловою ниткой на шее, с брошью, похожею издали на слоеный пирожок, и в углах были большие серьги, в которых блестело по брильянту. Когда я взглянул на нее, то мне стало неловко: меня поразила безвкусица. Что она некстати
надела серьги и брильянты и была странно одета, заметили и другие; я видел на лицах улыбки и слышал, как кто-то проговорил, смеясь...
Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему
надеть: летняя визитка у него была новее
черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми.
Такое позволение, как видно, очень обрадовало Миклакова; он несколько раз и с улыбкою на губах перечитал письмецо княгини и часов с семи принялся одеваться:
надев прежде всего белую крахмальную рубашку, он почувствовал какую-то свежесть во всем теле; новый
черный сюртучок, благодаря шелковой подкладке в рукавах, необыкновенно свободно шмыгнул у него по рукам; даже самая грудь его, одетая уже не в грязную цветную жилетку, а в
черную, изящно отороченную ленточкой, стала как бы дышать большим благородством; словом, в этом костюме Миклаков помолодел по крайней мере лет на десять.
Только к рассвету засыпала мать, а утром, проснувшись поздно,
надевала свое
черное шелковое платье, чесалась аккуратно, шла в столовую и, вынув из футляра очки, медленно прочитывала газету.
Ни Софья Карловна, ни Ида Ивановна, ни madame Шульц хотя и не
надели по бабушке плерезов, чтобы не пугать ими Мани, но ходили в
черных платьях, значение которых Мане нетрудно было разгадать, если только эти платья когда-нибудь останавливали на себе ее внимание.
Воевода вскочил на ноги и наступал на игумена все ближе. Теперь он видел в нем простого
черного попа. Игумен понял его настроение,
надел мантию и клобук и проговорил...
Она вышла из бассейна свежая, холодная и благоухающая, покрытая дрожащими каплями воды. Рабыни
надели на нее короткую белую тунику из тончайшего египетского льна и хитон из драгоценного саргонского виссона, такого блестящего золотого цвета, что одежда казалась сотканной из солнечных лучей. Они обули ее ноги в красные сандалии из кожи молодого козленка, они осушили ее темно-огненные кудри, и перевили их нитями крупного
черного жемчуга, и украсили ее руки звенящими запястьями.
У Борисовых детей были игрушки, которых я ужасно боялся. Это было собрание самых безобразных и страшных масок, с горбатыми красными носами и оскаленными зубами. Страшнее всего для меня были
черные эфиопы с бровями из заячьего пуху. Хотя я и видел с изнанки простую бумагу, но стоило кому-нибудь
надеть эфиопа, и я убегал, подымая ужасный крик.
—
Наденьте коричневый; вы в том наряднее, да у
черного у вас что-то сзади оттопыривает.
Пришел портной — тощий, хромой человек,
надел на меня
черный коленкоровый длинный саван с рукавами и заметал его сверху донизу. Потом пришел парикмахер. Я в нем узнал того самого подмастерья от Теодора, который только что меня брил, и мы дружелюбно улыбнулись друг другу. Парикмахер
надел на мою голову
черный парик с пейсами. Духовской вбежал в уборную и крикнул: «Васильев, гримируйтесь же!» Я сунул палец в какую-то краску, но сосед слева, суровый мужчина с глубокомысленным лбом, оборвал меня...
И человека три дворян, с самого начала бала пившие в кабинете, с красными лицами,
надели кто
черные, кто шелковые вязаные перчатки и вместе с графом уже собрались итти в залу, когда их задержал золотушный молодой человек, весь бледный и едва удерживая слезы, подошедший к Турбину.
После обеда обыкновенно он наряжался; бледный, с порезанным от бритья подбородком, вытягивая тощую шею, он целых полчаса стоял перед зеркалом и прихорашивался, то причесываясь, то закручивая свои
черные усы, прыскался духами, завязывал бантом галстук, потом
надевал перчатки, цилиндр и уходил на частные уроки.
Могли бы
надеть фрак, ну, наконец,
черный сюртук…
— Не могу я, матушка, снести иноческой жизни — не в силах
черной рясы
надеть.
— Матушка!.. Если Господь помилует меня… я готова… отрекусь от мира… ото всего…
надену…
черную рясу…
— Впервой хворала я смертным недугом, — сказала Манефа, — и все время была без ума, без памяти. Ну как к смерти-то разболеюсь, да тоже не в себе буду… не распоряжусь, как надо?.. Поэтому и хочется мне загодя устроить тебя, Фленушка, чтоб после моей смерти никто тебя не обидел… В мое добро матери могут вступиться, ведь по уставу именье инокини в обитель идет… А что, Фленушка, не
надеть ли тебе, голубушка моя, манатью с
черной рясой?..
— Мы не черницы! — громко смеясь, отвечала старице Фленушка. — Ты, что ль, на нас манатью-то [Манатья(мантия), иначе иночество —
черная пелеринка, иногда отороченная красным снурком, которую носят старообрядские иноки и инокини. Скинуть ее хоть на минуту считается грехом, а кто
наденет ее хоть шутя, тот уже постригся.]
надевала?.. Мы белицы, мирское нам во грех не поставится…